с любовью и всяческой мерзостью
Дочитала "Королеву красоты" МакДонаха.
Одним словом - ужасно. Кошмарно, жутко, выворачивающе, выматывающе, и Бог ещё знает, как.
И эти скользящие, одним пером из всего крыла задевающие - упоминания об Уэлше. Но мне пора закрыть рот по поводу него.
Вот вам новая комнатка с пауками: в захолустном Линейне живут Мэг и Моран, мать и дочь.
Моран уже сорок, и у неё глубокая неудовлетворённость в личной жизни плюс психические отклонения, начавшиеся в то зелененькое время, когда ей приходилось работать в Англии, и она, как ирландка, много о себе нового узнала. У Мэг - воспаление мочевого пузыря, плюс привычка последствия этого воспаления выливать в раковину и пресекать всю возможную личную жизнь дочери. Ну, а чего. Пусть варит ей суп, заваривает чай без комков; она же для этого её из психбольницы забрала.
И, как всегда, у Моран есть некий Пато, любящий её двадцать лет, но почему-то дистанционно. И, как всегда, этому Пато нужно написать ей письмо о том, что - если любишь меня, дорогая, то сообщи до отъезда в Америку, а если нет, то быть нам порознь навеки. И, как всегда, Мэг нужно прочесть это письмо первой и сжечь.
Вот только потом начинается АДЪ.
Вообще, к МакДонаху нужно быть готовым: как в сценическом восприятии, так и при чтении. Там не столько внешней жестокости, сколько внутренней вывихнутости умов, от которой хочется - ну да, обещала закрыть рот, только что ещё вспоминать - сидеть, схватившись за голову, и желательно пить при этом, побольше и посильнее, чтобы забылось.
Говоря кратко, Моран, путем обливания материнских рук раскалённым маслом, узнает-таки содержания письма, бросается на вокзал за Пато, вроде как его встречает, вроде как улаживает дела с матерью, и, вернувшись через месяц с её похорон, узнает от брата Пато очень странную новость.
Это похоже на Нормана Бейтса, когда он, в финале, сидит с мухой на лице, окончательно замещённый материнской личностью.
Только страшнее. Правда, дорогие все. До тошноты.
Одним словом - ужасно. Кошмарно, жутко, выворачивающе, выматывающе, и Бог ещё знает, как.
И эти скользящие, одним пером из всего крыла задевающие - упоминания об Уэлше. Но мне пора закрыть рот по поводу него.
Вот вам новая комнатка с пауками: в захолустном Линейне живут Мэг и Моран, мать и дочь.
Моран уже сорок, и у неё глубокая неудовлетворённость в личной жизни плюс психические отклонения, начавшиеся в то зелененькое время, когда ей приходилось работать в Англии, и она, как ирландка, много о себе нового узнала. У Мэг - воспаление мочевого пузыря, плюс привычка последствия этого воспаления выливать в раковину и пресекать всю возможную личную жизнь дочери. Ну, а чего. Пусть варит ей суп, заваривает чай без комков; она же для этого её из психбольницы забрала.
И, как всегда, у Моран есть некий Пато, любящий её двадцать лет, но почему-то дистанционно. И, как всегда, этому Пато нужно написать ей письмо о том, что - если любишь меня, дорогая, то сообщи до отъезда в Америку, а если нет, то быть нам порознь навеки. И, как всегда, Мэг нужно прочесть это письмо первой и сжечь.
Вот только потом начинается АДЪ.
Вообще, к МакДонаху нужно быть готовым: как в сценическом восприятии, так и при чтении. Там не столько внешней жестокости, сколько внутренней вывихнутости умов, от которой хочется - ну да, обещала закрыть рот, только что ещё вспоминать - сидеть, схватившись за голову, и желательно пить при этом, побольше и посильнее, чтобы забылось.
Говоря кратко, Моран, путем обливания материнских рук раскалённым маслом, узнает-таки содержания письма, бросается на вокзал за Пато, вроде как его встречает, вроде как улаживает дела с матерью, и, вернувшись через месяц с её похорон, узнает от брата Пато очень странную новость.
Это похоже на Нормана Бейтса, когда он, в финале, сидит с мухой на лице, окончательно замещённый материнской личностью.
Только страшнее. Правда, дорогие все. До тошноты.