много и потрясенноБольшие потрясения в искусстве всегда вызывают у меня реакцию "тут - вхід - не вільний!", ничего не меняется.
Потому сейчас я на сияющем пике субъективности, с которого почти не отличишь горе от величайшего восторга, но точно знаешь, что не хочешь никаких указаний по поводу.
Это был очень хороший эпизод.
Нет, это был... Двенадцатый на две секунды, Четвертый (как же я люблю Тома Бейкера; и как по нему скучаю), Восьмой-с-половиной и чаем из термоса, и Клара, с которой синхронно мотаешь головой из стороны в сторону (неужели все эти приготовления, эти кинотеатры и 50-летний саспенс - чтобы нажать на кнопку втроем?..), и вся эта война, которой наконец-то не было, никогда не было, не было вообще.
От этого как-то невероятно легко.
Если вы знаете ощущение, когда от героя не хочешь ни драмы, ни правильно выстроенного конфликта, ни катарсиса душевных терзаний, - если знаете, как это, когда хочешь, чтобы он просто жил (что, конечно, не работает на практике никогда - но помолчите об этом, пожалуйста), - так вот, в этом случае мы с вами в одном эмоциональном Никогде сейчас.
Доктор, которого не определяет Временная Война - это что-то настолько же неожиданно-невозможное в ньюскуле, почти нелепое, как и
Где-то здесь я должна упомянуть Восьмого: как хорошо, что Временная Война была не с ним (не знаю, что за Восьмой в головах у тех, кто считает, что Временную Войну у него отняли - как утешительный приз, наверное, в специальной олимпиаде по измерению количества появлений на экране и спасенных миров).
Одиннадцатого, который прекрасно помнит, как Десятый не любит уходить.
Эхо Девятого, который предпочитал быть трусом, но не убийцей.
Клару с ее человечностью.
Я уже как-то писала, что Одиннадцатому с его смертью на Рождество до сих пор не написали чего-то по-настоящему счастливого, выводящего из бегства от себя к... да не важно.
Теперь - написали.
Все, больше я ничего не буду сегодня говорить.