За последние пару недель стало окончательно ясно, до какой степени прохладно я отношусь к фан-творчеству по мотивам Толкина (литературному, прежде всего). И, поскольку это одна из ветряных мельниц, от которой можно только отвернуть голову - я отворачиваюсь. Собственно говоря, весь мой опыт толкиенизма позволил развить эту способности если не до уровня дзен-индифферентности, то до рефлекса точно.
Нет тайны в том, по каким законам существует фанфикшен. Невысказанность. Тарковский писал: невыраженные чувства никогда не забываются. У Толкина, что ни прочти, этой невысказанности полно: хоть в хронико-подобном "Сильмариллионе", хоть в детском "Хоббите", хоть в обширном (но все равно не хватает) "Властелина колец". И вроде бы правомерно и нормально пытаться додумать - я говорю о серьёзных произведениях, а не временной упоротости по поводу гномо-хоббитских и пр. отношений, - но тут моя любовь к со-творчеству заканчивается. Сакрализация произведений искусства редко заканчивается хорошо - особенно, если воспринимать искусство как средство познания сакрального - и все же. Не то, чтобы я приватизировала Арду в собсветенном сознании, сотворив какой-нибудь приятный-для-себя-мирок; надеюсь, что нет. Но все, что я думаю о легендариуме, выражается лаконичной строкой из поэзии труворов: Вона така гарна, що любити її не посмів я / Вона така гарна, що зникнути їй довелося (с)
Толкин считал любую историю - в более или менее целенаправленной мере - дорогой от конечномерности. Видимо, мои персональные предпочтения установились на одном-единственном варианте ещё десять лет назад (он включает разве что редакцию Кристофера, против которой я никогда не имела ничего против). Все мы монахини.