Когда начинают говорить о роли Творца (и Страдальца?) в духе исключительного созерцательства (в последней экранизации Ишервуда много было таких разговоров), во мне поднимается тот самый человек, умерший больше 70 лет назад, и - ничего не говорит, но оттого только хуже.
Тогда хочется идти за толпой, быть толпой, плевать на грозящие пальцы, кого-то убивать, кого-то возносить, менять всё - наконец! - под самый корень, и не бояться, что мост уничтожит природу, а восхищаться бетонным колоссом - восхищением человека, у которого впереди Будущее, которого его предшественники не знали.
Такое странное, как домовой (самый прекрасный на свете), чувство - душащее восторгом. И болью конечно, тоже, потому что это ведь всегда одинаково кончается. Я имею ввиду, пулей в висок. Или сердце. Но чаще всё-таки в висок.
Это, что ли, отличие - если удержался, и не побежал, иди направо; если побежал, налево?..
Но что в таком случае является мерилом, кроме количества прожитых лет, написанных произведений, и глубины финального отчаяния, или тихого безразличия/надежды: налево, направо...
Смотрю на Неё, и думаю: да, вы прожили восемьдесят, или сколько вам там, лет; вы пишете организованней, вы замечательная, и в конце у вас, конечно, будет Надежда (мы такая нация, что уж тут). Но не смейте, не смейте - вы, выдуманная мной в личном пространстве, перенесённая из киевских интервью и пресс-встреч - не смейте говорить, что он был хуже. Потому что он не был. Я знаю.