*поперхнулась карамелькой*
Чудесно. Теперь ещё и в дневниках реклама. Да.

---

Вот он, мой единственно верный вариант))

Ну, ладно. Я думаю. Что в Муми-Доле ты - Муми-Тролль

Муми-Тролль любознательный и очень добрый персонаж. Он всем готов прийти на помощь, поэтому у него много друзей. Он любит мечтать, любит свою семью – Муми-Маму и Муми-Папу, любит свою долину, любит Фрёкен Снорк, ради которой он, как рыцарь, готов на всё. У него округлое брюшко, маленькие ушки, и он белого цвета. «Он самый лучший тролль на свете, и мы все ужасно любим его!» - говорила Фрёкен Снорк.

Пройти тест

А впереди - много-много (Шляпа волшебника, Опасное лето, В конце ноября, Волшебная зима, Хемуль, который любил тишину, Комета, Мемуары папы) опусов той же серии, которые хочется прочесть.
Какие это замечательные книги, всё-таки. Даже грустные - да, первой мне попалась именно "Папа и море" - даже они. Хотела бы я жить именно в такой семье, - по-своему хипповой. Уходить ночевать в лес, любоваться в собственное удовольствие Морскими Лошадками, и, не слыша за спиной испуганных возгласов, разглядеть в таких, как Морра, душу.
А пока... пойду-ка я за карамелькой

@темы: литературно-исповедальное, alasse_nan, литература, тесты

---

Если вы отвечали на все вопросы то, что в голову приходило, значит вы - Муми-папа

Вдохновенный искатель приключений и фантазер, которому удалось или пришлось остепениться, построить дом, вырастить сад, обзавестись семьей, которую он очень любит. Но каждую новую весну он выходит под первый дождь и понимает, что его непреодолимо тянет туда, куда нет пути, потому что без него тут все непременно развалится и придет в упадок. Остается писать мемуары и придаваться воспоминаниям о днях своей молодости, полных вдохновения и восторга. В конце концов, кто сказал, что свобода - это и есть счастье?

Пройти тест

На самом деле, пожалуй, я больше всего похожа на Мумми-Тролля... Кажется, что - "всегда за всех в ответе", и не покидает желание найти какое-нибудь тайное, и совершенно прекрасное место... впрочем, что там - уже нашла. И это прекрасно

@темы: тесты

---

И да, ещё вот это:

...Как
тяжела твоя корона,
Спи,
сон покой тебе пророчит.
Спи...


Весь день. Набатом - где-то внутри. Напеваю, с опозданием замечая, как косятся на меня окружающие. А мне-то что?

Слышишь, утихли ветра стоны?
Только тишина идет по ночи.
Как
тяжела твоя корона.
Пусть
сон покой тебе пророчит.
Пусть.

---

Одежда до сих пор пахнет костром. И волосы... даже волосы.
Я счастлива? Нет. Но, по крайней мере, продолжаю упорно отказывать себе в самосожалении. И баста

И - две сегодняшние фотографии. Позы абсолютно идентичны (что я заметила лишь сейчас), но прочие я здесь не выложу, нет-нет-нет, Дэвид Блейн!!

@темы: кое-что, фоточкі

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Догадываюсь, что, пожалуй, это несколько рановато, но - тем не менее.

Арвен, Женя, Clover in May, Dahut, Dreamka~, Elza Stewart, Fearing, Юлия, Kev de rosa, l_isa, Lia d.Arles, Maivenne, Nariel77, ska-lazuri, Sunwind, Тьелле, Yksi Tahti, ~!Anastasia!~, ~LiSSa Fenek~, Ортхэннер, Алмиэон, Альвели, Альха-бродяжка, Эль, Арвиль, Белое пушистое чудо, Валор-Я, Мир, Кладофора, Нинкве, Равенна, Роненвальд, Рыжий Смех, Тинвель, Хэлле, Эйрле, Эйтел, -

- с Пасхой!)


*с изображениями я чуть увлеклась, ну да что делать...%)*

запись создана: 18.04.2009 в 17:44

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Выбирай

Окончание рассказа. Начало - здесь www.diary.ru/~Svetiel/p67228450.htm

***
Впервые я увидел её на несколько мучительно коротких секунд в окно госпиталя, - какраз должна была прийти Низа, и я, утомлённый обществом Юлиана и солдат, с нетерпением ждал её появления.
Она – это прекрасное секундное виденье – появилась и исчезла, а я ещё долго сидел, ошеломлённый, не обращая внимания на болтовню Юлиана и хохот солдат.
«Ты сегодня… бледный, - тихо сказала Низа, садясь на стул рядом с моей койкой. – Что-то случилось?».
Я, не заметивший её прихода, некоторое время молчал, с трудом формируя бушующие мысли.
«Ты не знаешь, - наконец с трудом произнёс я. – Такая девушка красивая… откуда она в лагере?».
Низа задумалась, и вспомнила, что примерно неделю назад кто-то говорил ей о приезде в Севиополь семьи одного из командиров. Может, это его жена или дочь?
«Может» - глухо ответил я, раздумывая над «женой»
Низа смотрела на меня тревожным взглядом, и разговор у нас не клеился.
А на следующий день мой напарник решил основательно взяться за творчество. Он попросил «перо и бумагу», и его просьбу выполнили, добавив к этому ещё небольшую деревянную подставку, дабы облегчить ему работу в лежачем положении. Юлиан приступил к творчеству с рвением, вследствие чего всё его постельное бельё было в чернильных пятнах. Понаблюдав за этим цирком с полчаса, я отдал ему огрызок своего карандаша, купленного ещё год назад в Висе, за что был вознаграждён широкой и далеко не эстетичной (выбитые зубы) улыбкой напарника. Да здравствует добродетель.
Давно наступила ночь, но уснуть я не мог. Из головы не шёл образ той девушки, и слова Низы «жена или дочь». Так жена, или дочь? Ответе поэту…
Наутро был дождь. Ушибленное после давешней драки тело нещадно ныло, но я всё же сумел уговорить лекарей отпустить меня «на пол денёчка», прихватив с собой (во избежание конфликтов с местными, или просто в качестве балласта) перочинный ножик, подаренный давным-давно и при забытых обстоятельствах покойным отцом. В самом деле, валяться дальше подле «творца Юлиана» не было никаких сил. И я отправился на разведку.
Впрочем, «разведка» - это, пожалуй, слишком громко сказано. Весь лагерь буквально гудел случившимся: ещё бы, за два последних месяц случилось хоть что-то, достойное внимания. Мне даже спрашивать не нужно было: только похрамывать потихоньку, навострив чуткое ухо поэта. Уже через час я знал: прекрасная незнакомка – дочь командира третьего взвода Кирта, приехала сюда с матерью на неделю, дабы проведать нежно любимого отца. А ещё через двадцать минут я увидел саму эту дочь. Её звали Даной.
Она была высокой, даже на вид очень хрупкой, с длинными, ниже пояса, вьющимися каштановыми волосами. Она вышла из кареты, под руку с матерью, осторожно ступая по размокшей от дождя земле в изящных тёмных сапожках. Лил дождь. Они давно уже скрылись за дверью командирского особняка, а я стоял посреди улицы, дурак дураком, мокрый до нитки, ослеплённый и поверженный этой случайной встречей.
«Ох, поэт, - прозвучал в моей голове странно знакомый голос, когда я всё же решился тронуться прочь, погрязая по щиколотки в вязкой грязи. – Что же ты делаешь…».

***
Единственным что в наибольшей мере занимало в оставшуюся часть дня, как ни смешно это говорить, был пресловутый синяк под глазам. В самом деле, ну не пойду же я с таким фонарем к командирской дочке! Ерунда какая-то получается…
«Чего вы так волнуетесь? – удивлённо спрашивал лекарь. – Через недельку всё пройдёт…».
Вот только не было у меня недели. У меня вообще оставалось три-четыре дня, да и то… Низа в ответ на мою просьбу лишь поджала губы, пробормотав «можно попробовать».
Она ходила в последнее время странно подавленная, с потухшими тёмными глазами. В конце концов, я был уже не рад, что попросил её о помощи: Низе явно было не до меня. Отдав мне мазь, которая теоретически должна была устранить синяк под моим глазом, она молча удалилась. А я… да что там. У меня была ещё целая ночь впереди, полностью предоставленная бессонным грёзам.
Юлиана давно храпел – а я размышлял, меланхолично перебирая складки одеяла. Дочка командира Кирта. Дана. Тонкая, словно… словно.. а, ладно. С волосами, такими грустными и длинными, как… море? Тьфу, ерунда… как грива… эм… да что такое…
Вдохновение явно не шло. Я попытался ещё, - в последний раз, - припомнить глаза командирской дочки, но вспомнились почему-то не её, а Низины потухшие тёмные очи, и мне осталось только с досадой отбросить одеяло прочь от себя. Некоторое время я посидел так, пытаясь найти некий ритм в храпе Юлиана, но голые ноги начали замерзать, и одеяло пришлось вернуть обратно.
Я поэт. Верно? Я уже почти не хромаю, синяки под глазами украшают мужчин, и – разве не нуждается молодая госпожа в развлечении? Наверняка ей скучно в этом Севиополе. Вот я и развлеку. Слава Сонму, полудурок – Юлиан проваляется здесь ещё без малого месяц, и мешаться под ногами не будет.
Так. Что же мне прочесть? Или спеть? Хоть я плохо пою… разве что Низа может это выносить, хоть сейчас и она, кажется устала общаться со мной. А может, Дане уже рассказали обо мне? Нет, ну правда ведь: на всё войско нас только двое поэтов, я и Юлиан. Но что тот Юлиан!..
Ночь совершенно незаметно подошла к концу, и я неожиданно для себя решил: завтра. Вот прямо-таки с утра. Кирт меня знает, ему, помнится, даже нравилась парочка моих баллад – вот и повод. Нехорошо обделять вниманием столь высоких гостей…
И я уснул, успокоенный наконец пришедшим решением, и дробный перестуком дождевых капель за окном, да ещё храпом Юлиана, который по странному стечению обстоятельств уже перестал раздражать. «Поэт нашёл себе новую музу» - сказал бы на это мой учитель. Воистину.

***
Наутро в Севиополе вновь был дождь. Вторично покидая госпиталь, я подготовился лучше: одел капюшон, длинный плащ, способный по возможности скрыть мою хромоту.
Лагерь за время трёхдневного дождя окончательно размок. Я не прошёл ещё и половины пути – а штаны уже по колени были заляпаны грязью так, что в голову начали закрадываться мысли вроде «а может, как-нибудь потом?», но тут же вспомнилось что и осталось-то мне всего три дня, и я уверенно зашагал вперёд. Уверенность, впрочем, только мешала: грязи на штанах прибавилось.
У дома Кирта стояло четверо солдат. Подавив в себе недоброе предчувствие, я всё-таки приблизился к ним, стараясь, впрочем, ступать помедленней и всячески излучать собой доброжелательность.
«А, Нид, - сказал один из солдат, вероятно, знавший меня, и опустил ружьё; прочие три, впрочем, не спешили следовать его примеру. – Выздоровел?».
Я вяло кивнул, соглашаясь, и не соглашаясь одновременно. И тут же спросил сам, не давая ему времени задать второй очевидный вопрос:
«А чего вы здесь стоите? Местные опять…?»
На лицах солдат отразилась досада.
«Если бы, - ответил тот, что решил говорить со мной. – Молодая госпожа плохо себя чувствует. С самого…».
Вероятно, он хотел сказать «с самого утра». Но тут дверь особняка отворилась, и солдаты вновь вскинули вверх свои ружья. На пороге стоял Кирт: в домашнем халате, чуть полноватый, седеющий мужчина преклонных лет.
«Что тут у вас?» – устало спросил он, воззрившись на нас.
«Я… - лихорадочно отметая в голове слишком неубедительные варианты, я переступил с ноги на ногу. – Эм… а… мне… солдаты передали! Что вы меня вызываете».
«Солдаты?» - вздёрнул бровь Кирт.
«В госпитале» - кивнул я, уже начиная ощущать себя редкостным идиотом.
«Они ошиблись, - процедил сквозь зубы Кирт. – Иди, Нид. Не мешайся тут».
И захлопнул дверь.
Я медленно повернулся, и побрёл прочь. Солдаты за моей спиной приняли прежнее отстранённо-настороженное положение. Странно – но сейчас не задевало даже это грубое «не мешайся».
Дана заболела. И что? Это – повод выставлять у дома стражу? Да и Кирт выглядит… словом, не так, как если бы его дочь просто плохо себя чувствовала. Но – что тогда? Что?..
Я неловко повернул голову, и вода холодной струйкой полилась за ворот. Агрх… Несмотря на это, в лагерь возвращаться не хотелось. Вздохнув (в это время за первой струйкой последовала вторая), я поковылял в направлении города. Молодой поэт желает развлечься.

***
В Севиополе, несмотря на дождь и слякоть, было людно, громко, и… почти как в Висе. Некоторое время я шёл, с опаской поглядывая на местных (и попутно нащупывая в кармане нож, - так, на всякий случай), но потом успокоился: без формы я был для них своим, отдельно взятой песчинкой из пустыни, и никто не думал повторно обращать против меня народный гнев. Вот и славно.
День я провёл, блуждая из кабака в кабак, где, впрочем, старался больше уделять внимания разговорам вокруг, нежели вину. Как показал итог, авантюра удалась далеко не в полной мере: обратно в лагерь я возвращался уже не хромая, но заметно пошатываясь.
Севиополь – город большой, и формой напоминает круг. Улицы здесь построены не по прямой, как в Висе, а кольцом, и разобраться в местной географии даже после двух месяцев непосредственного проживания – дело не из простых.
Серый вечер давно сменила ночь, ливень обратился моросящей ерундой, начал немногу проявлять себя мороз, а я всё блуждал и блуждал змееподобными улочками, не встречая на своём пути никого, кто мог бы указать путь. Тоесть, местные, конечно, встречались. Но спроси я у местного «как пройти в лагерь висов» - тут же заработал бы повторный билет в госпиталь, только на куда больший срок.
Прошло ещё какое-то время – я уже начал отчаиваться – и тут произошло нечто необычное, а именно: по каменной кладке улицы послышались быстрые шаги, с таким характерным стуком, какой бывает от женских каблуков. Я остановился, прислушиваясь: шаги приближались ко мне. Ах, да, стоит объяснить: эту странную особенность я заметил чуть раньше, и во многом благодаря Низе – в Севиополе, в отличии от Висы, на обувь всегда ставили только мягкие набойки, позволяющие ступать бесшумно – у местных был какой-то малопонятный предрассудок относительно этого. Итак, шаги приближались, и, вглядевшись, я, наконец, различил в свете тусклого уличного фонаря – ту, что и не надеялся уже увидеть сегодня.
Это была Дана. Как всегда, немыслимо хрупкая, она куталась в тёплое пальто с меховым воротником, а длинные волосы её ниспали из-под шляпы, мягко мерцая. Я сделал шаг вперёд – и внезапно отступил, вбок, вжимаясь в холодную влажную стену какого-то дома. Дана шла – и была прекрасна, как всегда, а, может, как никогда, но вслед за ней, рука об руку и впереди неё будто плыла некая незримая сила, сметающая с пути всё живое. Я хотел было сказать что-то – но слова застыли в горле. Дана прошла мимо – будто призрак, ведомая неизвестным мне «нечто», и я едва смог вдохнуть воздух вновь, когда шаги её уже стихли вдали.
Я сделал шаг, другой, третий. Меня уже не шатало. Обернуться было страшно, и я шёл, почти бежал, страшась всего и ничего, страшась, что Дана и то, что шло с ней, решат повернуть назад, и уйти с дороги я уже не успею…
В лагере я был через полчаса.

Здесь всё было, как всегда. Юлиан меланхолично дописывал очередное своё «творение» (карандаша почти не осталось), сновали туда-сюда лекари, травили какие-то байки солдаты. Войдя, я уцепился рукой за дверной косяк, и несколько минут простоял так, - никто не обратил на меня внимания. Отдышавшись, я подошёл к койке, и сел, начав постепенно снимать с себя мокрую одежду.
Мысли словно испарились вовсе. Были лишь картинки – цветные, красочные, - произошедшего. Но воспалённый фантазией и алкоголем мозг отказывался их осмысливать.
Дверь в казарму открылась вновь, заставив меня резко обернуться – но это был лишь старший брат Низы, широкоплечий высокий блондин с пронзительно-синими глазами, - в глубине души я завидовал его успеху среди слабого пола.
-А, это ты, - стараясь сделать интонацию более ироничной, нежели искренней, пробормотал я. – А почему не Низа?
-Она… занята, - с заминкой ответил парень. – Много работы. Вот. Я ненадолго пришёл, вечер уже. Тебе что-нибудь нужно?
«Низа мне нужна, - с тоской подумал я. – И не боле…».
А вслух лишь покачал головой и кратко ответил:
-Нет.
-Хорошо, - кивнул парень, разворачиваясь к двери. – Я пойду тогда. Мне ещё к командирам зайти.
-Низе… привет… - бросил я ему в спину.
Парень ещё раз кивнул, странно поджав губы, и вышел.

-Много впечатлений с прогулки? – фыркнул, не отрываясь от работы, Юлиан. – Не с кем поделиться?
-О да, - медленно произнёс я. – Ты даже не представляешь, насколько прав.

***
А утром – утром началось то, что, собственно и можно назвать одним из ключевых моментов сего повествования.
Метался лагерь, гудел Севиополь, да что там, даже госпиталь стоял вверх дном, а случившееся, как ни странно, можно было сформулировать всего несколькими словами: пропадала дочь командира. Дана.
Как и почему – никто не знал, и, собственно, не задавался этим вопросом. Всех интересовало лишь одно: куда?
Госпиталь бурлил. Всё тонуло в звучных голосах солдат, каждый из которых желал ознакомить окружающих с собственными мыслями относительно того, куда же это делась красавица-дочка Кирта. А я сидел, упираясь ладонями в матрац койки, и всё никак не мог осознать собственные чувства относительно случившегося. Не будь той вчерашней встречи, я решил бы, что это ерунда, либо местные окончательно распустились. Однако теперь…
«Это монстр! – очень вовремя воскликнул солдат, лежавший через три койки от меня, всегда питавший странную слабость к рассказам о «сверхъестественном». – Монстр украл её!».
Как оказалось чуть позже, не один Ханс, лечащий своё сотрясение мозга, склонен был грешить на «монстра», - подобных ему было едва ли не половина всего лагеря. Вторая половина, впрочем, придерживалась реалистичного взгляда на случившееся, и винила во всём местных.
Несчастный Кирт разрывался меж двух огней, балансируя на грани истерии и полной невменяемости. Немудрено: происходящее походило на какой-то ужасный аттракцион, или, верней, тотализатор, в котором большее внимании уделяется величине ставок, нежели самому предмету торгов. Шло время. Приближался полдень. Лорд-маршалл, наблюдавя за тем, как развиваются события, наконец повелел собраться всем, кто хоть как-то был связан со случившимся, или знал Дану. Пришёл и я.
Толпа (стульев хватило лишь на командиров и офицеров) волновалась, меж людьми то и дело проходили «волны» новостей – из края в край. Собрание ещё не началось, а всем уже было доподлинно известно: вчерашним утром молодая госпожа чувствовала себя плохо, - оттого, как подумал тогда Кирт, что окно её спальни плохо закрывалось, и она простыла. Однако девушку трясло, она всё твердила о каких-то ночных кошмарах, и молила отца во что бы то ни стало защитить её. От кого – она сказать не могла.
Этим, собственно, и было обусловлено появление солдат у дверей командирской усадьбы К обеду Дана ожила, и будто бы забыла свои страхи. А затем – я мысленно соотнес это событие с собственным блужданием по Севиополю – внезапно начала зевать, и, сказав, что очень устала, отправилась спать. Окно её спальни находилось на третьем этаже. Сама ли Дана выбралась, или ей помогли – никто не знал доподлинно. Лишь жена Кирта без умолку твердила о неком человеке с красным шарфом. Прислушавшись, я понял: она говорит о неком человеке, встреченном ею и Данной день назад, в городе. Человек имел алый шелковый шарф, и очень смотрел на её дочь.
Лорд-маршал не добавил ничего нового. «Госпожа Дана украдена, - заявил он со своего постамента. – Тому, кто вернёт её, звание офицера пожизненно!».

***
Дождь в Севиополе кончился.
Потоптавшись в лагере, я понял, что оставаться здесь дольше не хочу. Мне нужно было говорить – с очень определённым человеком. И, если Низа не идёт к поэту, то поэт идёт к ней.
Сумерки были совсем близко. Я шёл, с трудом вспоминает направление, вспоминая вчерашний вечер, и размышляя над одним и тем же вопросом, раз за разом: где сейчас эта Дана, что с ней случилось? Впрочем… впрочем, это уже два вопроса.
Низа нашлась в швейной мастерской. Рабочий день уже закончился, но она зачем-то продолжала сидеть за столом, перебирая складки промётанного платья.
-Можно? – поинтересовался я, постучав о дверной косяк.
Она подняла голову, и, пробормотав «Какое совпадение», утвердительно кивнула.
-Совпадение? – как можно более весело поинтересовался я. – Какое именно?
-Думала о тебе, - вздохнула девушка. – Что ты хотел?
-Поговорить, - усаживаясь за стул напротив неё, ответил я. – О… да ты ведь сама слышала, верно?
-О дочке капитана Кирта, Дане, - кивнула Низа. – Я наслышана, Нид. Да.
Она странно выглядела: не то, чтобы вяло даже, но – печально. Темноглазая, бледная (впрочем, это всегда было). Что же…
-Мать Даны назвала примету возможного похитителя, - вслух сказал я. – У него был алый шарф, и…
-Платок, - поправила меня Низа.
-Что?
-Платок. Это у вас носят шарфы, у вас холодней, а у нас тепло, и на шее завязывают платок, - она показала руками, как. – Хотя, вообще, они вышли из моды лет сорок назад, но отдельные франты позволяют себе такую деталь гардероба и сейчас. Это не примета.
-Хм… - я прокашлялся, пытаясь найти новые доводы, которых, впрочем, не было, и оставалось лишь невнятно промямлить: - Ну, Эмм… всё-так.
-У меня ещё один человек, - сказала Низа. – Плащ ему сшить надо было… посиди пока, - она кивнула на лавку под стенкой. – Как уйдёт, поговорим.
Я кивнул, отправившись по указанному направлению. Низа поднялась, разглаживая складки платья на себе, и тихо спросила, обращаясь будто бы в пустоту:
-Скажи… а зачем тебе Дана?
Ответить я не успел – да и смог бы? Дверь отворилась, и вошёл мужчина. Нет, у него не было пресловутого алого платка: нижняя половина его лица и вовсе была скрыта широким поднятым воротом, на голову была одета широкополая шляпа, но… стоило незнакомцу взглянуть на меня – как я вжался в стену, покрываясь холодным потом. К чему, в самом деле, эти шелковые платки а-ля «франт прошлого пятидесятилетия», когда достаточно одного такого взгляда, чтобы прошедший некогда ужас вернулся сторицей.
Низа, впрочем, ничего не заметила. С усталой улыбкой поприветствовав вошедшего, она тут же протянула ему сложенный несколько раз плащ.
-Ткань ещё осталась, - сказала она. – Отдавать вам? Примерно пол метра.
Мужчина кивнул. Низа вышла в другую комнату, а я наконец решился шевельнуться.
-Простите, - сипло произнёс я, пытаясь принять достойную бесстрашного человека позу. Но тут незнакомец обернулся – и всё окончательно стало на свои места. То, что было вчера лишь невнятным сумраком, ныне обрело форму. Монстр сделал шаг ко мне – один, второй, третий…
-Поэт, - пробормотал он, в то время как я начал медленно сгибаться от боли, с ужасом сознавая, что миг перед глазами стремительно меркнет. – Отдыхай, поэт.

***
-Нид…
Я с трудом раскрыл глаза. Низа, до того теребившая мою куртку, наконец, успокоилась.
-Да что такое с тобой?
-А что? – с трудом садясь, прохрипел я.
-Ну, как бы тебе сказать. Ты сначала сидел, сгорбившись, а как только тот господин вышел – вдруг упал…
-Знаешь, - медленно произнёс я, пытаясь сделать свой тон как можно более убедительным. – Мне кажется, этот господин был тем самым… тем самым, что украл Дану.
О своих словах я почти тотчас же пожалел. Нет, Низа не поддавала сомнению (по крайней мере – сейчас) «того самого», но вот упоминание Даны вызвало у неё вполне определённую реакцию.
-Зачем она тебе? – вновь спросила девушка, отодвигаясь от меня. – Командирская дочь… она должна была уехать через два дня в свою Виссу. Зачем, Нид? Будто вы ровня. Будто ты нужен ей. Или это такая загадочная душа поэта? Не подумай, я тут совершенно ни при чём. Я ведь – местная, куда мне… или ты надеялся найти её по возвращении в Виссу? Скажи, пожалуйста. Я вот всё думаю, думаю… и додуматься не могу. Загадка.
Вот когда начинаешь мечтать оказаться немым. Или потерять голос. Или… словом, как угодно в том же русле. Дурак. Дурак…
-Не знаю, Низа, - наконец ответил я. – Тоесть… это как наваждение. Она – будто напоминание. О Висе. Висса – это такой огромный, невыносимо яркий… ослепляющий город. Смотришь – и теряешь зрение. А потом ходишь слепцом, ощупывая ненавистно-любимые стены, и по-прежнему готов отдать всё, всё на свете, за то только, чтобы здесь быть. Чтобы хоть не видеть, но чувствовать. Вот… так и с ней. Может, это и к лучшему – что монстр оказался ослеплён раньше меня. Но она ведь не виновата. Тот, кто создал – может быть, но где он? Её нужно спасти. Хотя бы потому, что, по сути своей, она такое же человек, как ты и я. Понимаешь, Низа?

Библиотека Севиополя – большое трёхэтажное здание с вполне презентабельным фасадом, находилось почти что в центре города, и на мысленный вопрос, как я её раньше умудрялся не замечать, ответа не было. Да и кому нужны запоздалые ответы.
Выслушав мой сумбурный рассказ о вчерашней и нынешней встрече с «монстром», Низа, кажется, что-то поняла. И теперь собиралась это «что-то» проверить.
-Скажи хоть слово, - снедаемый любопытством, взмолился я. – Я, может, помогу чем-то?
Но Низа только отмахивалась. Она явно искала нечто определённое, перебирая архивы полувековой давности. За окном, меж тем, сгущался вечер. Единственный библиотекарь косился на нас с неодобрением, но молчал: то ли был знаком с роднёй Низы, то ли у них тут было в порядке вещей ворошить древние фолианты ночами.
-Вот! – внезапно оживившись, Низа несколько раз бегло пересмотрела три пожелтевших от времени листа, и, убедившись, что всё верно, перевела восхищённый взгляд зелёных (зелёных!) глаз на меня. – Нид! Хорошо ли ты учил историю?
-Смотря какую, - неуверенно ответил я. – А что?
-Вспомни, что было здесь шестьдесят лет назад, - ответила она. – Не помнишь? Нда… шестьдесят лет назад, Нид, здесь была война. Подпольная. Не с вами, а с северянами этими… как их там… не важно. И вот тогда, - она протянула мне свою находку. – Началось вот это.
«Вот это» выглядело довольно забавно – в контексте данной ситуации. Точная копия происходящего сейчас, помноженная на войну. А Низа продолжала вещать:
-Бабушка говорила мне, - рассказывала она, водя пальцем по шероховатой старой бумаге. – Невзначай… но вроде бы и всерьёз… о чудовище. Он ходит бесшумно, говорила она, и для него не существует ни замков, ни дверей. У него тысячи обличий, и узнать его невозможно, - разве что наблюдая свершённое им. Не всё делает он сам. Но следом за ним идёт другое зло – помельче, но причиняющее не меньше горя. Страшись, говорила она. Не всех чудовище убивает. Кое-кого он обращает в подобных себе: ночных тварей, что не приняты ни землёй, ни небом, и вечно голодны. Страшись верить сказкам о нём. Он сам создаёт их, и глупцы верят, тщась увидеть красоту в кромешной тьме, из которой он состоит. Но нет ни красоты, ни величия, ни благородства. Есть только тьма. И тьма эта очень быстро затягивает…
-Однако, - ошеломлённо пробормотал я. – Кем она была, эта твоя бабушка?
-Большую часть времени – швеёй, а непосредственно шестьдесят лет назад – одной из партизан, - с улыбкой ответила Низа. – Что ты удивляешься? Неужели ты думал, что у моего патриотизма нет должного подспорья?
-Думал, - всё ещё в некотором ступоре пробормотал я. – Но… мда. А Юлиан об этом чудовище поэму пишет.
-Твой Юлиан – дурак, - резко сказала Низа. – Ещё и ксенофоб, к тому же… но не суть. Как думаешь, лорд-маршал уже додумался до того же, что и мы?
-Думаю, нет, - покачал головой я. – Ему и в голову не придёт воспользоваться ресурсами вашей библиотеки.
-Тогда сообщи ему об этом. Заодно и… что он там назначил в качестве награды?
Я только усмехнулся:
-Офицерское звание. Пожизненно. Да, так и сказал.
-Всегда мечтала обрести друга-офицера, - рассмеялась Низа. – Беги!

***
Почему в Севиополе так быстро темнеет?
Я шёл по тёмным улицам, прислушиваясь и мысленно прикидывая, сколько ещё минут осталось идти до лагеря. Получалось что-то около 10-15-ти.
На небе было – ни звезды. Темень кромешная, хорошо хоть, дорогу я, наконец, удосужился выучить. Лорд-маршал… что ему сказать? «Я знаю, Дану похитило чудовище»? Ох… хорошо хоть, Низа дала эти листы полувековой давности. Авось и правда поверят…
В лагере было тихо. Непривычно тихо для такого, в сущности, раннего времени, но вдаваться в подробности было некогда. Уж не знаю, что на меня так подействовало: ночь, тишина, или просто общее нервное напряжение, - но я внезапно осознал, что просто идти уже не могу. И побежал.
Устраиваясь на новом месте жительства, лорд-маршал, как и следовало ожидать, выбрал самую роскошную из усадьб. Куда переселили её прежних обитателей – я не знал доподлинно. Кажется, куда-то в город.
Странно, но бег не распалил, а, напротив, охладил меня. Как будто наконец прошла навязчивая горячка последних дней, и я наконец получил обратно возможность мыслить трезво. «Зачем тебе эта Дана…» - хороший вопрос, Низа. Точный. И ответить на него можно так же точно: незачем. Теперь.
«Какая ночь…».
Я с разбега остановился, чуть не упав. Мне показалось, или…?
Песня. Верней, не песня даже – мелодия. Инструмент – не разобрать, что-то слишком смешанное, чтобы быть цельным, что-то… и это – из дома лорд-маршала, который и при нас не находил нужным делать вид, что любит музыку. Или его вкусы так внезапно переменились? Или…
Я потряс головой, обхватив лоб ладонями. Музыка исчезла. Да что же это, во имя святого Сонма… Шаг – и я остановился вновь. На сей раз – от беспричинно нахлынувшего, вязкого ужаса. Происходящее походило на умею психологическую атаку. Стоит ли задумываться, чью.
Я посмотрел на усадьбу – окна были пусты и безжизненны. Что ж…
Бояться неведомого – худшая из зол. Когда знаешь, что кроется впереди, есть хоть возможность предугадать происходящее. А что я знал о чудовище? То лишь, что у него «тысяча обличий», и, помимо всего прочего, он может обратить меня в подобного себе. Чудная перспектива. Низа будет рада.
Преодолевая себя, я продолжил идти вперёд. На смену страху пришла странная, всепоглощающая тоска: будь, что будет. Некуда отступать. Никто не поможет. И, раз уж так случилось – будь, что будет…
Дверь дома открылась со скрипом: похоже, усадьба была далеко не новой. Кто жил здесь раньше? Какие-нибудь севиопольские богачи, вероятно. Есть ли разница между богачами Виссы и Севиополя? Между нами и местными? Между Низой и Данной?.. Сам того не ведая, я прошёл длинный коридор до конца, ступая верней на ощупь, чем благодаря «острому зрению». Меня не удивляла ни открытая дверь, ни отсутствие охраны. Подумаешь, усадьба лорд-маршала. В ночи, как эта, и не такое случается…
В комнате, в которую я вошёл, горел ночник: большая жёлтая свеча под кованным железным колпаком. Держась за косяк двери, я пошатывался, точно пьяный, постепенно приходя в себя. Впереди, за столом, виднелась человеческая фигура, чьи контуры были подсвечены светом ночника. Человек неспешно обернулся, откидывая с лица капюшон.
-Ты?.. – невольно воскликнул я.
Человек встал и направился ко мне.

***
Даже при таком скудном освещении – его трудно было не узнать. Мы прожили бок о бок без малого два месяца, и эту нескладную фигуру, слишком длинные руки, растрёпанные вихры пепельных волос – всё это говорило мне об одном и том же человеке.
-Юлиан… - со стоном проговорил я, понимая всё без слов.
Он усмехнулся – странно, превращение будто что-то изменило в нём: ухмылка больше не выглядела нелепой, нет, верней – уродливой.
-Ты даже не удивилась, - со вздохом пробормотал бывший напарник. – Мне обидно, Нид. Да, обидно.
Одним движением руки, - Великий Сонм, откуда такая сила?! – Юлиан притянул меня к себе, и, проникновенно взглянув в глаза, со всей напарнической любовью впечатал в стену. «Чудно…».
-Он пришёл ко мне на закате, - негромко проговорил Юлиан, продолжая вжимать моё плечо в стену. – Сегодня, пока ты был на этом своём совете. Он знал, что я пишу о нём, знал об этой нашей «общей» поэме, можешь себе представить, Нид? Он попросил лишь немного изменить сюжет. А в награду за это… - и он постарался как можно шире улыбнуться, демонстрируя мне набор острейших клыков. Я поморщился. – Я знал, что ты будешь здесь, - продолжил вещать Юлиан. В кои-то веки ему представилась возможность заставить меня слушать. И я подумал: почему бы и нет? Я готов поделиться. Наше с тобой соавторство так и не было развито должным образом. Мне нужно лишь твоё согласие. Ну?
-Это слишком большая ответственность для такого бездаря, как я, - хрипло пробормотал я, стараясь не смотреть на него.
Судя по следующим событиям, Юлиан нынешней ночью был не склонен к демагогии.
Издав низкое глухое рычание, он запрокинул голову, и – впился клыками, сквозь куртку и довольно толстую холщовую рубашку, в моё многострадальное, на сей раз правое, плечо.
На вас нападала когда-нибудь собака? Большая такая, с загнутыми назад клычищами? Ну, вот. Ощущения примерно те же.
Чуть приоткрыв глаза, когда первая волна боли прошла, я понял: в комнате мы больше не одни. Юлиан, слизывающий кровь с губ, тоже обернулся.
Я не знал новопришедшего. Он был высокий, хорошо сложен, в расстёгнутой у горла светлой рубашке и чёрных штанах. Незнакомец с интересом смотрел на нас, приближаясь. «Ещё один монстр?» – подумал я, а вслух произнёс:
-Кто ты?
В самом деле, что мне было терять… хоть Юлиан не сожрёт раньше времени.
-Тот самый? – поинтересовался у моего бывшего напарника незнакомец. Тот утвердительно кивнул. – Всё-таки пришёл… ну, что ж. Сам виноват. Собственно, я не приветствую идеи относительно твоего превращения. Разумней всего было бы использовать тебя в качестве пищи. Да, собственно, ты к этому уверенно приближаешься.
-А что молодая госпожа? – спросил Юлиан.
-Спит, - ответил незнакомец. – Ллиль скоро принесёт ей пищу.
«Их двое! – мысленно воскликнул я. – Великий Сонм… но что же насчёт Даны?».
-Ты думаешь о ней, верно? – догадливо поинтересовался второй монстр. – Ты пришёл спасать её, поэт? Ах… всё ваше ничтожное благородство. Думаешь, я украл её? Отнюдь. Она сама, слышишь, сама согласилась пойти со мной – когда я объяснил ей, кем она будет. Мы обручены, поэт! А ты пришёл геройствовать…
Я вдохнул и выдохнул. Юлиан отпустил моё плечо, и я медленно опустился вниз, оставляя на стене кровавые следы. Да уж. А я пришёл геройствовать…
-Феликс, - тихий, полупризрачный голос.
Я поднял голову, вглядевшись в хрупкую фигурку у противоположной двери. – Феликс, - повторила девушка, не ступая даже – плывя по воздуху над ковром. – Я голодна.

***
Глядя на Дану, я всё никак не мог разобраться в своих чувствах: то мне казалось, что она изменилась более всех, то – что не изменилась вовсе.
Хрупкость, лёгкость, красота – всё это осталось с ней. Но… по мере её приближения я всё больше и больше убеждался: прежняя Дана искажена навеки. И никогда уже не станет прежней.
Быть может – это и к лучшему, что я не знал её прежде, кроме тех невнятных лихорадочных дней. Как, пожалуй, больно будет Кирту смотреть на неё – если они когда-нибудь встретятся. Впрочем, для Кирта эта встреча в любом случае закончится плачевно. Я смотрел на них – на Юлиана, Феликса и Дану, думая: кто они? Со всеми своими бесчисленными возможностями, всемогуществом и этой убийственной красотой?.. да и что та красота – ведь, по сути, настоящими они становятся, лишь запуская свои клыки в нашу плоть…
-Подожди, - негромко говорил Феликс своей невесте. – Скоро придёт Ллиль, он принесёт тебе пищу. Этот не подходит тебе; подожди…
А я думал лишь об одном: где же настоящее? Если даже такую красоту можно смешать с грязью… если даже талант (а ведь Юлиан, не смотря ни на что, был талантлив) можно променять на вечное бытие монстром… если даже спасать никого не нужно – ведь жертва сама с радостью бежит в обьятья маньяка!.. так где же? Где искать гений, красоту и любовь, если на твоих глазах их сминает одна кромешная тьма?..
Рядом открылась дверь. Я опустил голову, медленно закрыв глаза. Боль в плече уже почти не чувствовалась – то ли я привык, то ли раны были не такими уж глубокими. Послышались шаги. Кто-то тихо застонал. И Феликс сказал:
-Вот и Ллиль.

***
Не знаю, что побудило меня тогда очнуться. По сути, я уже засыпал, погружаясь в какую-то вязкую темную жижу мучительно-жутких видений. Тихий стон послышался вновь, и, пересилив себя, и всё же открыл глаза. Да, теперь нас было шестеро.
Ллиль – тот самый посетитель швейной мастерской, коему кровь износу требовался новый плащ – стоял теперь посреди комнаты. На вытянутых руках он держал на вид безжизненное человеческое тело: подсвеченное светильником, во всеобщем сумраке чётко выделялись руки с длинными тонкими пальцами, да отливающее золотом волосы. Длинные русые волосы.
-Низа… - со стоном выдохнул я.
Да. Это была Низа.
Пожалуй, Юлиан укусил меня всё же не сильно. Опираясь на левую руку, я поднялся. Так или иначе, взгляды присутствующих были обращены не ко мне.
«Победить монстра может лишь человек» - очень вовремя вспомнилась строчка из старой легенды. Что ж… перочинный нож – единственное, что обнаружилось в карманах – обладал единственным преимуществом: своей металлической природой. Покрепче сжав его в руке, я сделал ещё один шаг, остановившись аккурат за спиной Юлиана. Теперь всё решали считанные секунды. Великий Сонм, кто придумал дружественные чувства?! Кто придумал эту мягкость в душе, что мешает действовать решительно, и единственно верно?..
Одним резким движением – кто придумал делать безобидные перочинные ножи такими острыми?.. – я всадил нож Юлиану под левую ключицу. Бывший напарник захрипел, медленно оседая на пол. Дана вскрикнула, Феликс рванулся ко мне, а я – к Ллилю, но тот лишь усмехнулся, растворившись в воздухе. Возник он почти тотчас же, но я к тому времени уже был схвачен за грудки Феликсом. А Юлиану было плохо. Он расцарапывал, стоя на коленях, окровавленную грудь, выл, и беспрестанно шатался из стороны в сторону, вперёд и назад.
-Что ты сделал, сволочь! – тряся меня, ревел Феликс. – Он ведь ещё совсем молод! У него трансформация только началась!
Словно подтверждая его слова, Юлиан окончательно распластался на полу, и затих. Державший меня взревел ещё громче, выпуская клыки. Шевельнулась, просыпаясь от забытья, Низа, осклабилась Дана…
-Успокойся.
Ллиль, любитель чёрных плащей, сумел сказать эту свою реплику на удивление весомо: так, что Феликс тут же успокоился, не прекращая, впрочем, сжимать меня так, что на куртке выступили тёмные пятна крови.
-Ты так ничему и не научился, - всё тем же резким тоном продолжил Ллиль. – Когда я создал тебя, уже через час ты вытянул из груди два арбалетных болта, и даже не поморщился. А этот, - он с презрением посмотрел на мёртвого Юлиана. – От ножа… ты ничему не научился, Феликс. Я не отпускаю тебя.
-Болты из груди я вытаскивал два дня спустя! – одним резким движением отбросив меня к стене (похоже, с расправой решили повременить), Феликс повернулся к своему, по-видимому, учителю, сжав руки в кулаки. – Четыре с половиной часа прошло, он напротив был более уязвим! Ещё и без пищи… - мимолётно обернувшись ко мне, он вновь посмотрел на Лиля. – Ты обещал отпустить меня.
-Нет, - просто ответил тот.
-Восемьдесят лет! – вновь взорвался Феликс. – Почти век ты держишь меня при себе! Сколько ещё?!
-Сколько потребуется, - сказал Ллиль. – Покуда ты не научишься.
-Нет, - покачал головой Феликс. – Отдай Дане эту девчонку, и мы уйдём. Я не буду твоим слугой. Больше никогда.
-Не слишком ли ты возгордился, учение? – тихо спросил Ллиль.
Что произошло затем – я так до конца и не понял. Просто Дана вдруг упала, как несколько минут назад Юлиан, безвольно распластавшись на полу. Феликс кинулся к ней – но, пожалуй, есть на свете такие вещи, что не под силу даже самым могущественным ученикам.
Сейчас я порой задумываюсь: любил ли он её? И причина размышлений не в том даже, что мой скудный разум не может представить такого явления, как «влюблённое чудовище», нет. Всё возможно под этой луной, этим солнцем, и этими звёздами. Но, пожалуй, любовь – это всё же нечто кардинально отличающееся от происходившего меж двумя этими… людьми, не-людьми, или кем там они были. Любя – не передаёшь своё уродство, не отбираешь чужой гений, не промениваешь красоту на сверкающую оболочку, под которой – лишь клыки, ярость и голод. Нет, Феликс не любил Дану. Пожалуй, просто пришёл его черёд завести себе служанку.
-Я буду считать, что твой разум помутился от любовных переживаний, - произнёс Ллиль, когда всё было кончено. – Иначе её участь постигнет и тебя. Успокойся. Через полвека ты и думать забудешь об этих человеческих чувствах.
Феликс стоял на коленях у мёртвого тела: глаза его были закрыты, и он дрожал с головы до ног. То, что он бормотал, было едва различимо, но я всё же разобрал: «ненавижу». Закономерно.
-Теперь ты, - Ллиль посмотрел на меня. – Служитель изящной словесности имени его высочайшества Весилина, ты слишком часто стал путаться у меня под ногами. Что за нужда, скажи мне? Скучно жить?
-Так исторически сложилось, - пробормотал я.
Ллиль рассмеялся.
-Ну-ну. Поднимись, поэт.
Осуществить его приказ после всего произошедшего было не так-то просто. Но, похоже, монстр вложил в свои слова некую толику чар – и стоять на ногах я смог, даже не шатаясь.
-Низа больше не нужна тебе, - быстро произнёс я, боясь за обменом любезностями позабыть свою главную цель. – Отпусти её. Или… если она не для Даны… возьми лучше меня.
Некоторое время Ллиль молча смотрел на меня.
-Ты готов отдать только плоть? – наконец, спросил он.
-Если понадобится, то и душу, - не раздумывая, ответил я.
На самом деле, меня пугала не вечная кабала, похуже той, в которую угодил Феликс. Пугало меня верней то, что Низа уже почти проснулась, и – кто знает, как поступит Ллиль, стоит ей только открыть глаза.
В самом деле – будто прежде я был вольным. Будто раньше мною не помыкали, будто я по собственному желанию увязался за королевским войском, ведь – о боги! – что может быть лучше в судьбе поэта, нежели ублажать слух лорд-маршала и его командиров!.. Всё едино.
-Как будто мне нужна твоя душа, - усмехнулся Ллиль. – Сплошная любовь, чтоб вас всех…
Он замолчал, продолжая внимательно меня изучать.
-А давай проведём эксперимент, поэт, - наконец произнёс он. – Я дам тебе выбор, всего две составляющие. Так же, как было у красавицы Даны, или этого Юлиана… всегда есть выбор. Видишь, твоя подруга уже просыпается. Давно я не оказывался в такой забавной ситуации, но тем лучше. Итак, поэт: я могу вернуть тебе эту девушку – целой, невредимой, и со здоровой психикой. А могу… могу прогнать войско лорд-маршала отсюда. Из всей страны. Исчезнет тот договор, о котором так много твердят местные. Выбирай, поэт. Она почти проснулась.

Когда от тебя требуют ответ подобного толка: спасти весь мир, или вот эту отдельно взятую личность, мягко говоря, теряешься. Я смотрел на Низу, вспоминая её слова о том, что я, поэт тире шут, только я и смогу убедить сильных мира сего в идеалах свободы и благородства, и думал: какая ирония!.. Великий Сонм, чего же вы добиваетесь? Чтобы я оставил её на буквальное съедение этих чудовищ, а сам потом радовался освобождению Севиополя? А что я скажу её братьям? А что я себе самому скажу, и не придётся ли нам в будущем встретиться, да только оказавшись на разной высоте пищевой цепочки?..
Я вновь взглянул на мёртвую Дану, подле которой сидел полуобморочный Феликс, вспоминая свои давешние размышления.
Что настоящее? Кто настоящий?..
-Низа, - сказал я, переводя взгляд на Лиля. – Я выбираю её.

***
До рассвета было ещё далеко. Ночной вечер трепал волосы, и узкий ободок луны принуждал ступать медленно и осторожно.
-Просто ушли… - повторила за мной Низа. – Думаешь, вернутся они?
-Мне Ллиль напоследок сказал «прощай», - ответил я. – Так что… у нас есть резоны надеяться на лучшее.
-Ты всё-таки поэт, - с тихим вздохом произнесла она. – Такие возможности, Нид… а ты выбрал меня.
-Попинаешь меня после, - пробормотал я. – Ты сейчас слишком слаба. Спи давай.
-Ну уж нет, - тихо рассмеялась она. – Я так уже всё интересное пропустила…
Внезапно я остановился. Прежде тёмный горизонт озарился яркими, разноцветными огнями, рассыпающимися звёздными искрами.
-У вас сегодня праздник? – удивлённо спросил я.
-Нет… - Низа чуть повернула голову, чтобы тоже наблюдать фейерверк. – Если тебе не тяжело… пойдём туда, Нид. Мне хотелось бы понять, что происходит.

В городе царило веселье. Никто и слыхом не слыхивал о случившемся в особняке лорд-маршала, да, впрочем, никого это особо и не интересовало.
-Умер! Умер! Свободны! – вопили местные, высовываясь из окон своих домов, подпрыгивая и приплясывая прямо посреди главной площади. Грохотали фейерверки, вскидывались вверх кубки, доверху наполненные вином, там и тут звучало одно и то же: «Умер! Свободны!». Первое восклицание, однако, чаще заменялось брутальным «сдох».
-О ком они? – с недоумением пробормотал я.
-А ты догадайся, - Низа (она настояла, чтобы я всё же позволил ей встать на ноги) улыбнулась. – Чью смерть здесь ещё праздновали бы так рьяно? Весилин умер, Нид! Договор разорван, у него нет наследников, а без этого условия все прочие – недостоверны! Ещё вчера, наверное… а мы и не знали…
Сам того не желая, я тоже начал улыбаться. Пожалуй, Весилин давным-давно перестал быть для меня королём, единожды став тираном.
-Так мы… свободны? – медленно спросил я. – Тоесть, наверняка найдутся новые претенденты на трон, но это всё же шанс… мы можем быть свободны. Свободны, Низа!..
-Свободны, - прошептала, обнимая меня, она. – Как хорошо, что ты поэт, Нид. Как хорошо…

Вдалеке занимался рассвет. Ночной ветер сменился лёгким утренним ветерком, в котором явственно чувствовалось что-то свежее, новое, одним словом – надежда.
-Весна, - пробормотал я, только сейчас, кажется, замечая это едва рождённое тепло, почки на ветвях деревьев, траву…
-Весна, - подтвердила Низа. – Теперь и здесь.
-В Севиополе, - сказал я. – И она – наша. Наша с тобой весна.


04.2009

@темы: литературно-исповедальное

---

А всё-таки она очень красива здесь...

Последняя вуаль соскользнула к вашим ногам и Вы наконец узнали Деву... Аридэль Ар-Фейниэль. Белая Леди Нолдор.

Прекрасна, своенравна и решительна ...

Пройти тест

@темы: тесты

---

Поднимаю настроение. Получается не ахти, - но.

Что-то старое-старое, найденное в недрах компьютера. Позапрошлым летом нас это здорово веселило...


П.С. Я вполне сознаю, как это ужасно. Да.

@музыка: Князь - Ломтик хлеба (всё то же)

@темы: аудио

---

Злюсь. Непонятно на кого, а больше всего, кажется, на саму себя. И, что самое печальное, куда ни ткнись - одно и то же. Одно и то же...
А веселит, как ни странно, всякая ерунда. Вроде глубокомысленного мужского комментария к клипу Rasmus: "чтобы нравится девушкам нужно быть пидовкой и петь чепуху. хмм", или внезапно обнаружившейся банки сгущёнки.
Я о чём-то дико скучаю, кажется. О чём-то, или о ком-то. Брат-доминиканец, сколько всему этому ещё тянуться?..

@музыка: Мельница - Ветер

---

Странно, но компьютер работает. И довольно неплохо работает *тьфу... и так троекратно*. Не будь столь явных симптомов - решила бы, что развожу панику. А так...

Так - я вновь злоупотребляю вашим вниманием. И - первая... часть? кусок?.. да как угодно, рассказа с проблемным названием (собственно, я до сих пор не уверена, что проблема решена), и ну совершенно неявными прототипами. Кусок - кривой, косой, и всячески нуждающийся в вашей критике, господамы (да, это намёк Умолкаю...

Выбирай

Серое, до самого горизонта, небо. Сезон дождей, - и по той же причине непрекращающаяся слякоть под ногами. Влажный воздух, мох на деревьях, почти что полное отсутствие солнца. Севиополь.
Что нас здесь всячески не любят, не ждут и едва ли не – ненавидят, я знал и раньше. Чему удивляться? Попал в лапы к солдатам – сиди и не рыпайся. Благо, не война.
С самого начала нас, - меня и Юлиана, обязали носить форму. Тоесть, меня раньше, а его двумя неделями позже, - второй обоз «немного», как выразился его командир, опоздал. Зачем нам форма – я даже особо не интересовался. Якобы, лорд-маршал нынче загорелся идеей военного равенства, не заходящей, впрочем, дальше разумных пределов. Я и согласился – загорелся, значит загорелся. Всё равно никогда до конца не пойму этих солдафонов. И слава Великому Сонму.
А Юлиан – он сопротивлялся. Разглагольствовал об абсурдности уравнивания служителей стилоса и стилета, о собственном вдохновении, коие бесследно пропадает от здешних порядков, и о тому подобном. Не знаю, что он там услышал в ответ от лорд-маршала (а именно к нему он апеллировал), но напарник мой после этого два дня ходил, аки тень, и с тех пор больше не решался толкать речи перед высшим командованием.
Это, впрочем, моей участи не облегчило. Мысли, по-прежнему бурлящие в его голове, но слишком опасные, дабы являть их обширной публике, Юлиан теперь выплёскивал на меня.
В маленькой хибарке, выделенной нам, была лишь одна комната помимо кухни, а потому скрыться от его «речей» для меня практически не представлялось возможным.
«Нид! Да пойми же ты…».
После двадцатого по счёту подобного восклицания я не выдержал.
«Нет, - перебивая своего напарника, возразил я, тихо, но таким тоном, что он тотчас же замолчал, - Здесь не нужны поэты. Им не нужны поэты. Мы – только шуты, тряпичные куклы, привязанные к их сёдлам: первая и последняя причина, по которой нас таскают с собой. И прекрати эту вечернюю полемику, Юлиан. Записывай, быть может, однажды найдётся такой лорд-маршал, что прочитает твоё творение. И точка».
Но Юлиан не успокоился. Потеряв и меня в качестве предполагаемой аудитории, он действительно начал записывать (благо, грамоте оба мы были обучены отменно) свои мысли, однако всё равно не оставил стремления обрести признание при жизни.
К местным он соваться не рисковал – повторюсь, в Севиополе нас не любили. Оставался лишь один контингент: собственно солдаты. На них мой напарник и сосредоточил своё внимание.
Сказать, что разглагольствования его среди них имели какой-то успех – значит очень сильно преувеличить. Следует заметить, что у Юлиана был один, но существенный недостаток, сводящий на нет всю его риторику. Описать сию червоточину одним словом невозможно, а если уж попытаться сделать это хоть каким-нибудь способом, я сказал бы так: он не умел быть убедительным. Время от времени у него мелькали довольно неплохие идеи, но ни одну из них он так и не удосужился довести до ума. Увы.

«Виcсы проклятые» - то и дело слышал я злобный шепот за спиной, но за тот, без малого, месяц, что мы уже успели провести здесь, научился не обращать на него внимания. Собственно, местных можно было понять – даже мне. Где-то в глубине души. Очень глубоко.
Висса – это столица моего государства. Полгода с лишним назад правитель здешних земель допустил досадную оплошность при подписании мирного договора с нами, вследствие чего войска висов теперь имели право стоять в пяти наиболее важных городах его государства. Что и произошло.
Мирный договор – не шутка. Жителям Севиополя так или иначе приходилось оказывать нам поддержку, обеспечивать провизией, кровом. Мудрено ли, что шепот за спиной порой переходил в крик.
Шли дни. Юлиан развлекал себя, играя роль «светоча искусства» среди неотёсанных чурбанов, а я размышлял о политике, в душе радуясь, что не имею привычки, подобно напарнику, делать свои мысли достоянием общественности. Был, впрочем, человек, способный толкнуть и меня на это. Человека звали Низой.
Она была на полголовы ниже меня, достаточно стройная, с русыми волосами чуть ниже локтей, и белой, совершенно не тронутой загаром кожей, - редкое свойство, встречающееся лишь у действительно коренного и действительно местного населения. Она с братьями (оба, впрочем, были ей двоюродными) обеспечивали будни «королевских служителей изящной словесности», тоесть нас с Юлианом. Встречая их, я несказанно радовался тому, что, даже повернувшись к ним спиной, я не слышал ничего, кроме спокойного дыхания. Даже не знаю, моей ли лютней, к коей благоговел младший брат, или умением с приличной точностью метать ножи (давняя блажь), которое приводило в восторг старшего, это было вызвано. Одно я знал точно: Низу не волнует ни то, ни другое. Точнее, наоборот: ей нравилось и первое, и второе, но ничто – в полной мере. Что ни говорите, а такое отношение приятно – когда, в отличие от большинства прочих, кто-то считает тебя не мерзавцем, а очень даже наоборот. Ну, может, без «очень» и «даже», но тем не менее.
Что мне больше всего нравилось в Низе, из самой её внешности – так это глаза. Они у неё, будто у ведьмы из старых сказок, менялись в зависимости от настроения. Низа веселилась – и глаза были зелёными, точно клевер, Низа грустила – и глаза темнели, Низа злилась – и глаза зажигались мрачным огнём. А ещё, - повторюсь, - это был единственный человек, способный заставить меня говорить о политике, и не в плане прославления «Великого и Пресветлейшего государя нашего Весилина», а в плане того, что действительно было у меня на душе.
Виделись мы нечасто: от её дома до нашей с Юлианом хибарки был без малого час ходьбы, да и, к тому же, у неё была работа: та, что по хозяйству, и в швейной мастерской. Для меня она сшила несколько красивых рубашек: синюю с серебряной канителью по вороту, и красную – без шитья. Жаль, носить я их мог лишь дома: всё прочее время мне, как я уже говорил, было положено носить военную форму, - черную с вышитым изображением меча, объятого пламенем: государь Весилин изволил возродить древние геральдические традиции нашего народа.
Словом, я видел её раз-два в неделю, чаще в выходные – когда была свободна она. А я… для меня свобода была понятием относительным. Желает лорд-маршал, или кто-то из его командиров насладиться искусством – Нид, поди-ка сюда; надоело уже этого дурака Юлиана слушать… ах, вы всегда выступаете в паре? Ну, ладно уж… пусть только побольше помаликивает…
Что мы выступаем в паре – это было придумано нами какраз после скандала с лорд - маршалом, - дабы Юлиан окончательно не пошёл по миру (у здешних были собственные поэты, и, думается, судьба одного из «проклятых висов» их вряд ли заинтересовала бы). На самом деле, «дуэт» был вовсе не обязателен – изначально. Но позже мы приспособились, разыгрывая небольшие в большинстве своём комические сцены, - высшее руководство не интересовала поэзия, им, если уж, совсем честно, было плевать на неё с высокой колокольни. Им хотелось посмеяться. Отдохнуть. Эй, шут. Весели!..
Низа всё это понимала, - то ли у неё были свои информаторы, то ли моё настроение после каждого «вызова к начальству» было достаточно показательным. Так или иначе, однажды, во время наших привычных посиделок, она прямо так и заявила, сверкнув чёрными глазами: «Твоё начальство – дураки! Да чтобы они…». «Тсс!, - тут же зашипел я на неё. – Ты что, Низа. Ты же местная! Тебе вообще о них говорить ничего нельзя!..».
Низа постучала пальцами по столу, и проговорила, на сей раз тихо, глядя куда-то вниз: «А ты и сам больше на нас похож, чем на них…».
Она повторила это трижды, если не четырежды, в разных вариациях, и я наконец сдался. Тоесть… не сдался, нет. Верней, решился. Сказать: «Да я и был… ваш».
Слово «был» здесь являлось ключевым, - но Низа этого так и не поняла. В самом деле, как можно ощущать патриотизм, гражданскую принадлежность, если тебя ещё в возрасте семи лет, как «очень талантливого ребёнка» забрали в совершенно другую страну, и ты прожил там уже без малого пятнадцать лет…
Но Низа этого не понимала. Она смотрела тогда на меня восторженными зелёными глазами, и я уж подумал, что сейчас она кинется меня обнимать, но она ограничилась лишь взволнованным «Я так и знала!», и дальше заговорила что-то уж совсем несуразное. О том, что я должен понимать в таком случае, в каком положении находится Севиополь и вся страна… что я должен повлиять на этих солдафонов, да, и на лорд – маршала в первую очередь!
«Да о чём ты говоришь?! – не выдержал я. – Какой лорд – маршал, ты в своём уме? Я поэт, деятель изящной словесности, я никто для них, я шут, я фигляр, да что я могу – своими побасенками да виршами?!».
Но Низа лишь улыбнулась: «Глупый Нид… Ты разве не понимаешь, что был рождён направлять чужие мысли?..».

***
Когда поползли эти слухи – я не знаю доподлинно.
Изучать жизнь слуха, как такового, вообще сложно, что уж говорить об этом. А до меня его донёс, конечно же, Юлиан.
«Новая блажь?» - раздражённо буркнул я.
«Да нет же! – взволнованно махая руками, возразил он. – Это правда! Правда!..».
Пф. Правда в устах поэта – это почти заведомая ложь. Видано ли дело: чудовище с чёрными-чёрными глазами, напрочь лишёнными белка, длинными когтями, и видом напоминающее не то медведя, не то волка, не то вообще непонятно что…
«…завелось в Севиополе, - отводя тревожный взгляд, кивала Низа. – Да. Так говорят».
«Да кто мелет такой бред?!» - так и хотелось воскликнуть мне, но я сдержался. В конце концов, Низа ни в чём не виновата. Я спросил – она ответила. Слухи – это ведь такая дрянь, что способна прицепиться ко всякому.
А днём позже Юлиана в очередной раз посетила идея. Стоит ли говорить, что она касалась меня непосредственно.
«Подумай, какая возможность!, - колотя ложкой в кружке давно растворившийся сахар, говорил он. – Ты утверждал, что мы шуты. Теперь мы перестанем быть ими! Какой сюжет… чудовище, обескровливающее трупы случайных прохожих, монстр…».
«Насколько я знаю, он не просто обескровливает, - возразил я. – Он разрывает, выпускает им внутренности, и в том же духе».
«Без разницы, - отмахнулся напарник. – Дослушай: и однажды эта жуткая тварь встречает прекрасную…».
«Ну это уже совсем бред, - не выдержал я. – Ты понимаешь, что собираешься сделать? Ты хочешь психа воспеть! Да местные нас за такое…».
«А мы и не будем представлять это местным, - с неожиданно сильным презрением ответил Юлиан. – Мы работает на лорд – маршала и Виссу».
Где я жил раньше – те первые семь лет – странно, я даже не думал спрашивать об этом родителей, а они, кажется, аналогично не думали рассказывать. Что, если здесь, в Севиополе? Хотя нет… я помню горы. Это где-то на юге – если я правильно помню географию этой страны. Этой страны.
А ситуация, меж тем, развивалась дальше. Слухи о «севиопольском чудовище» то утихали, то возникали вновь, - лорд – маршала и его командиров это не суть волновало. Юлиан пытался писать условно «нашу» поэму, но работа у него по больше мере стояла на месте. А Низа с братьями стали заглядывать ко мне вдвое реже, чем обычно.
Cобственно, заглядывала по большей части Низа. Братья её работали почти все дни в неделю: оба на фабрике, названия которой я так и не запомнил, а позже всякий раз забывал спросить.
Теперь же, когда поползли слухи о маньяке-чудовище, родители боялись отпускать её одну, и теперь я проходил за ней и провожал домой, распугивая и раздражая местных видом своей формы.
В последнее время ситуация в Севиополе резко ухудшилась. Народ, кажется, понял, что мы стали здесь надолго, и что возросшие вдвое поборы вовсе даже не собираются спадать, а очень даже наоборот.
«Как ты попал к ним?» - поинтересовалась однажды Низа.
«Распределили», - хмуро ответил я, и больше мы к этой теме не возвращались. А что тут рассказывать, в самом деле? Распределили. Здесь не ценят поэтов, да только не ценят их и в Висе.
Начали собираться разнообразные небольшие группки, главной целью существования которых было – всячески вредить нам. Лорд – Маршалл знал об этом, и по этой причине несколько раз провёл по городу войско большой колонной, во всеоружии, наглядно демонстрируя: видели? побунтуйте только…
Но это не помогло. Всё чаще случалось, что пропадали один-два солдата, их искали, а через несколько дней расбухшие трупы пропавших находили в реке, повешенными на столбе где-нибудь на окраине, или просто в грязной подворотне. Холодная война началась.
Лорд – маршал назначал расправу за расправой, местные не сдавались. В свете последних событий померкла даже слава «маньяка-чудовища». В кои-то веки реальность стала интересней и тревожней выдумки.
Юлиан, впрочем, так и не оставил своей «поэмы»: потерпев неудачу на творческом фронте, он решил, что проблема – в недостаче фактов, а значит, нужно эту недостачу восполнить.
В один из таких дней, когда мы, переодевшись в гражданское, блуждали по городу, боясь одновременно и своих, что совершенно не приветствовали вольностей в отношении ношения формы, и местных, способных узнать в нас виссов.
Всё дело, пожалуй, было в слишком явном акценте Юлиана. От своего-то я уже избавился, общаясь с Низой: её очень коробило это характерное «острое» произношение некоторых согласных, наша постановка ударений, и волей-неволей мне приходилось от всего этого избавляться.
Если б хоть он умел драться – может, всё ещё и обошлось бы. Но сам я совершенно точно не мог справиться с шестью разъярёнными людьми, у одного из которых, как я узнал позже, молодая дочь была зверски убита этим самым монстром, о котором мы какраз расспрашивали их.
Закончилось всё в военном госпитале. Полюбовавшись в зеркало, участливо протянутое мне Низой, я обнаружил себя счастливым обладателем синяка под глазом, разбитой губы и вывихнутой правой руки (для её осознания, впрочем, зеркала не требовалось). У Юлиана была сломана нога, а в прежде ослепительной улыбке недоставало двух зубов, - об их потере он страшно скорбел.
Словом, время шло, солдаты хихикали над нашим «приключением», лорд-маршал досадливо поджимал губы, но на деле, кажется, нисколько не жалел о временной потере двух своих поэтов. А потом появилась Она.

@темы: литературно-исповедальное

---

Кажется, у меня завёлся вирус. И, кажется, у меня есть все шансы выпасть отсюда минимум дня на два...
...о Эру

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Флешмоб.)

Всё, как всегда Вы отмечаетесь в комментах, я задаю вам четыре вопроса, и - пошло-поехало. Желающие продолжить тащат к себе в днев. Вот-с

Вопросы от  ~Саурон Гортхауэр~
1. Если бы ты попала в плен к темным, то...
Как будто у меня много вариантов) Погибну наверное, как уж получится - благородно, доблестно, или как сложатся события. Или сбегу. Или... или. Я слишком далека от подобных ситуаций на данный момент, чтобы разрабатывать сколько-нибудь реальные модели поведения.)
2. А если наоборот?
Ох. Сказать честно... всё, пожалуй, зависит от личности тёмного. Как сторонник гуманизма, я против убийств, истязаний и прочая. Но, опять же - я очень и очень смутно представляю себе такую ситуацию. И слава Эру)
3. Самый смешной случай, связанный с животным
Далёкое детство. Кошка (тогда ещё не сбежавшая в неизвестном направлении, - спасибо папе, первому этажу проживания и отсутствию застеклённого балкона) не выдерживала моей игры на скрипке. Стоило насте взять какую-нибудь ноту на струне "ми" (или как там она называется? самая тонкая...), и - симочка в порыве своих кошачьих чувств нещадно грызла хозяйкины щиколотки. Мда... моё счасливое детство)))
4. Чего ты боишься больше всего на свете?
Не успеть... спасти. Не суметь помочь. Как-то так.

От  Эйрле Морнариэль
1. Любимое время года?
Весна и лето. Даже не знаю, что больше.
2. Рисуешь?
Нет... совсем нет. Чего не дано - так это рисовать)
3. Любимый литературный жанр?
По сути, его нет. Мне дороги книги абсолютно разных жанров. Другое дело, что чувствуются они... в чём-то похоже.
4. О чем поет тебе ветер?
О свободе. О воле. О том, как оно - жить без всей той шелухи, которой облепляет нас общество...

@темы: флешмоб

---

Собственно, то, что сносит мне крышу... вот уже дня три, примерно. Диалог Финрода и Берена, не вошедший в последнюю версию "Финрод-Зонга".

БЕРЕН:
Какая жалкая судьба.
Поет последняя труба.
И от тебя, и от меня
Остались только имена.

ФИНРОД:
Бродили в небе корабли.
Сверкало золото в пыли.
Вручив себя своей судьбе,
Не знаю имени себе

БЕРЕН:
Но ветер
Золою кружится в луче…

ФИНРОД:
И светел
Рубец рассвета на плече.
Кем встану я
У трона Дня -
Чужих обетов очарованный свидетель?

БЕРЕН:
Тебе не страшно умереть?

ФИНРОД:
Об этом можно только петь…

БЕРЕН:
Минуты множатся, скорбя,

Но я боюсь не за себя.

ФИНРОД:
Немея камня только прах.
А хуже смерти только страх…

БЕРЕН:
А хуже страха только долг,
Который выполнить не смог.

БЕРЕН:
Объята
душа смятеньем и тоской.

ФИНРОД:
Два брата
в плену и в песне мы с тобой.

БЕРЕН:
Прости меня.

ФИНРОД:
Прости меня

ВМЕСТЕ:
За то, что я невольно стал твоей расплатой

БЕРЕН:
Я мог бы горы раздробить.

ФИНРОД:
Я думал, вечны свет и смех.

БЕРЕН:
Мне выпал жребий полюбить.

ФИНРОД:
Но смерть уравнивает всех,
И дар сородичей твоих
Делить мы будем на двоих.

БЕРЕН:
Моя любовь, ты далека,

ФИНРОД:
моя любовь, ты далека,

БЕРЕН:
Но тяжела твоя рука.

ФИНРОД:
горька, как соль, твоя рука.
Покрыт предательством твой след
Но без тебя мне жизни нет.

БЕРЕН:
Любивший
Горит в невидимом огне.

ФИНРОД:
Остывший
давно погас огонь во мне.
Что вспомню я
У трона дня -
Чужой надежды очарованный свидетель?

БЕРЕН:
Трубит последняя труба,

ФИНРОД:
Всему приходит свой черед,

БЕРЕН:
Какая странная судьба.

ФИНРОД:
Прошу, пусти меня вперед:
Мне было многое дано,
Но завершить не суждено.
Не брат народу своему,

БЕРЕН:
Ты с ним остался до конца.

ФИНРОД:
Владыка, сгинувший во тьму!

БЕРЕН:
Но не найти светлей лица!
Осудит время меч и щит,
А верность..

ФИНРОД:
Верность — пощадит?..

БЕРЕН:
Лишь верным стоять бесстрашно на краю!

ФИНРОД:
— Но, Берен, что оправдало б жизнь мою?
Кем встал бы я у трона Дня -
Чужого рока очарованный свидетель?..

В исполнении Лоры:


Всё-таки очень жаль, что - не вошедший. Потому что... впрочем, со мной всё понятно.

@темы: аудио

---

"Куплю себе гробик стальной, чтоб некрофил бухой не смог ко мне пробиться... и моей красотой насладится!"

цитата отдельно взятой личности готтско-толкиенистской жизненной направленности

---

Пишет  Fearing

@темы: видео

---

ИМХО-рецензия

Да, я наконец посмотрела "Сумерки". После прочтения одноимённой книги Стефани Майер делать этого категорически не хотелось, но - 655 мб, да ещё и качество, да ещё и вечер ничегонеделания...
Эх.
Я не Ольга Шервуд, вследствие чего отнюдь не претендую на написание шедевральных рецензий, а посему - сейчас буду исключительно субьективна, в кои-то веки.
Итак, главная героиня. Помнится, ещё в оригинальном тексте меня жутко раздражали эти бесконечные умиления "золотистыми глазами Эдварда", а уж попытка представить смех всё того же вампира-тинэйджера как "звон серебрянных колокольчиков" заставила нас с подругами смеяться весь день после прочтения этого шедевра. Но то, какой Белла предстаёт в фильме - о, это ещё... страннее. Окружающие орут: "Белла, Белла, пойдём с нами!!", а Белла только нервно дёргает уголком рта и мямлит нечто нечленораздельное. Честное слово, как-то это... как-то это ненормально. Марш к психологу, девушка - вот всё, что я могу сказать. Крайне невыразительная игра.
Ну а пресловутый Эдвард... честно и откровенно: я не понимаю всеобщего умиления. Ничего в нём нет, просто несколько чересчур загримированный актёр с подведёнными угольком бровями, и подкрашенными губами. Вот.
Но это всё - так, не суть . Что-то внутри меня и сейчас громогласно вопит: почему, ПОЧЕМУ Белла не хватает своего Эдварда за грудки, дабы спросить: откуда это всё? Нет, я понимаю, присутствие условно обаятельного (условно они все таковы) вампира способно смутить девичий разум, но не на весь же фильм! А как же Мироздание? А как же смысл жизни? Неужели, помимо собственной великой любови героиню не интересует вообще ничего, ей совсем не интересно понять, что это за выбрык природы такой - вампиры, и вообще, если есть вампиры - то есть вед и эльфы?? *железная логика, да, я признаю* неужели нельзя это как-нибудь шире развить, в плане религии, политики, космогонии, что ли?..
Но я вижу только любовь. И ещё много-много такой розовой субстанции, тонким слоем размазанной по воображаемой тарелке. "Мне всё равно, кто ты! Ты чудовище? Ну и что..."
Чёрт побери. Я не понимаю автора. Чудовище - это чудовище. Да-да, все эти трогательные "я был при смерти", и тому подобное - да. Но мне всё-таки невыразимо больше нравятся сказки, в которых монстр обращается прекрасным принцем, нежели - когда красавицу постигает обратная участь. Когда любишь - не передаёшь своё уродство (героиня Майер, как и все подобные героини, мыслит в обратном плане, но это уже её личное, герОическое дело). Собственно, об этом написан мой последний рассказ...
Но увы. Впрочем, я даже не разочарована - когда не надеешься на лучшее, избежать огорчения на удивление легко

@темы: литература